На днях известный художник и скульптор Михаил Шемякин заявил, что администрация Московской области «кинула» его на 1 млн. долларов, заказав скульптуру «Памяти жертв необъявленных войн», а затем отказавшись платить за уже готовый монумент. Между тем в правительстве Московской области заявили, что претензии Шемякина не обоснованы. «Между скульптором и подмосковным правительством никогда не заключалось договора об изготовлении памятника. Речь шла не о заказе, а о подарке, причем инициатива исходила от самого автора», — отметили в пресс-службе.

Чтобы прояснить ситуацию, корреспондент «Газеты» Александр Зайцев связался с Михаилом Шемякиным в Нью-Йорке.

— Расскажите об истории соглашения между вами и московской областной администрацией. Каким образом вы договаривались с чиновниками об изготовлении памятника?

— Ко мне обратился кабинет Громова в связи с его переизбранием — как это у вас называется… Предвыборная кампания.

Там были советники губернатора Шуба и Вяльбе (Наталья Шуба и Елена Вяльбе). Вяльбе — это, по-моему, какая-то известная у вас чемпионка по катанию на лыжах. И еще один человек, которого они привели с собой, он отвечал за финансовые структуры. Они просили к 6 декабря сделать памятник на какую-нибудь тему. Я предложил тему очень злободневную — это матери и вдовы тех людей, которые погибли в необъявленных войнах, в Афганистане… И в катастрофах. Трагедия матерей и вдов. Дал эскизы, им очень понравилось, они попросили меня немедленно приступить к работе. Гарантировали выплаты. Был контракт сделан и прочее.

— Это был официальный контракт?

— Конечно. Причем я просил: не подведите, потому что я должен пахать, как говорится, день и ночь, ведь сроки были совершенно немыслимые. Тем более что в Америке я сразу должен был заключить контракт с литейными мастерскими, увеличителями и прочее — это же работают целые бригады, включая инженеров. И приступил к работе. Но сначала мы поехали на правительственной машине в Мытищи, осмотрели с главным архитектором Мытищ места, выбрали площадку, оговорили, кто будет заниматься гранитом для постамента. Это на себя брала, конечно, уже мытищинская группа архитекторов, людей, которые этим делом занимаются, потому что я сам занимаюсь бронзой. Начал работать. Потом, когда первые сроки прошли, я не получил по контракту деньги и позвонил туда. Мне сказали: ищем, продолжайте, конечно, мы гарантируем. Ну и в результате, когда памятник уже был готов, я влез в долги, заложил свою мастерскую и взял ссуды в банке, договорился с авиационными компаниями. Памятник должен был прибыть в Москву 1 декабря прошлого года. Когда я позвонил и сказал, что все уже готово к отправке, они сказали: к сожалению, мы денег не собрали, мы погорячились, и даже принимать его некому, потому что мы не сделали пьедестала, ничего у нас не готово, извините, простите, помилуйте. Вот такая ситуация.

— Сейчас скульптура находится в Америке?

— Да. Хотя незадолго до отправки, недели за три, я говорил с представителями ЛУКОЙЛа, и они сказали, что в принципе готовы помочь, если сам генерал обратится и скажет, что нужны деньги для финансирования данного памятника. Я написал письмо Громову. Ответа я, естественно, не получил, а потом узнал в ЛУКОЙЛе, что он туда не обращался. Когда я дозвонился наконец до его вице-губернатора, его правой руки Кошмана, тот сказал: извините, но мы с генералом даже не знали о том, что готовится памятник. Это, говорит, авантюристы из нашего кабинета, мы их уволим, мы их растерзаем и прочее. Хотя эти дамы очень милые и симпатичные, они хотели только сделать добро, как говорится. И если бы я не был связан в свое время с Афганистаном, не ездил спасать туда солдат, конечно, я не откликнулся бы на эту просьбу, потому что я действительно хотел помочь Громову. Ну как-никак «афганец», свой. Как вы понимаете, поставить памятник в Мытищах для меня не такая уж великая честь. Все-таки у меня и в Лондоне стоят работы, и в других точках, более почетных, в той же Москве, в центре. Потом случайно мне удалось получить документы, и я увидел на документах те же самые подписи Громова: «Я — за», «Приветствую». Кошман, его зам, обращался в какие-то компании с просьбой помочь этому памятнику, но не в ЛУКОЙЛ. Но они не знали, что у меня эти документы есть.

— Что вы собираетесь предпринять теперь?

— Я показал Лужкову фотографии скульптуры. Ему очень понравилось, он сказал: если у тебя будет возможность как-то добыть деньги и ты захочешь — пожалуйста, мы можем поставить это на Поклонной горе, где-то в конце, чтобы вдовы уже могли приходить туда, цветы возлагать. Ведь там же все связано с Отечественной войной, а этих вдов становится все меньше и меньше, а войны, как вы знаете, продолжаются, катастроф тоже хватает. Судиться я не собираюсь. Ну что я буду судиться? Вы же знаете, что такое суды в России.

— А почему вы только на днях решили обнародовать эту ситуацию?

— Потому что с Громовым встречалась Людмила Нарусова. И он, с ее слов, сказал, что в принципе «мы место навряд ли дадим под этот памятник, но раз уж так получилось, пусть Шемякин мне составит «рыбу» обращения в ЛУКОЙЛ, и я подпишу». Я был удивлен этим, потому что, в конце концов, могли бы и сами написать бумагу. Но я составил бумагу, такую просьбу от имени Громова, и послал ему на подпись. Потом я ждал несколько недель, опять позвонил в ЛУКОЙЛ, и мне сказали, что, никакой бумаги не приходило. И после этого я уже решил не скрывать эту неприятную историю, рассказать все как есть. Тем более что они стали писать в Интернет, что Шемякин сам придумал этот монумент, никто его об этом не просил.

— Да, есть такая версия.

— Ну просто, знаете, Шемякину делать нечего. Я и знать-то не знал, где Мытищи. Знал только, что есть такая картина «Чаепитие в Мытищах». И вот я, скажите на милость, с бухты-барахты при моей занятости начну делать какой-то эскиз, таскаться по дну и рваться в Мытищи. Очень это похоже на меня!

— Нечто подобное с вами или с другими скульпторами уже случалось?

— Постоянно. Я знаю, таких случаев полно по России. Мне не хотелось бы, чтобы подобные истории возникали. Потому что история эта, конечно, для кабинета Громова позорная. Так офицеры не поступают… А вообще в России ситуация такая: там, например, продаются записи песен Высоцкого, которые я шесть лет делал. Я не знаю, кто их поставляет, но люди на этом миллионы зарабатывают. Сейчас продаются еще и «мои» конфеты, фабрики Самойлова: коробка к ним сделана в виде моих макетов к «Щелкунчику». Попросили у меня, говорили, что хотят со мной сотрудничать. Я дал материалы. Потом люди мне звонят и говорят: вот, нам уже дарят ваши конфеты. То же самое и с цыганскими песнями Алеши Дмитриевича: записи Шемякина, мой портрет на обложке компакт-диска. Заходишь, смотришь, всюду продается. Кто продает — я не знаю.

Так что я уже к этому привыкаю.

Оригинал материала

«Газета»